Как в России строят культ смерти с помощью религиозного языка и государственной пропаганды
В статье Андрея Калитина для «Новой газеты» описывается, как российская власть выстраивает идеологию, в которой смерть становится не трагедией, а желательной нормой. Автор опирается на концепцию некрополитики — власти, присваивающей себе право решать, кому жить и как умирать. Этот подход подкрепляется религиозным языком: от благословений войны до церковных рассуждений о «своевременной гибели» детей («Зимняя вишня»), от оправдания массовых смертей до придания сакрального смысла оружию.
Калитин подробно показывает, как церковная риторика встроена в государственный нарратив: патриарх Кирилл благословляет войну; приближённые идеологи называют ядерное оружие «Божьим даром»; политтехнологи утверждают, что «жизнь переоценена» и что народ должен быть готов умереть ради «цивилизационного кода». В общественном пространстве множатся памятники «СВО» — обезличенные, эклектичные, похожие друг на друга, говорящие не о людях, а о самой смерти как государственной добродетели.
Кульминацией статьи становится личная история украинской женщины, потерявшей всю семью и теперь физически боящейся услышать русский язык. Для неё язык, который был родным, стал языком смерти. На этом фоне главный вопрос остаётся без ответа: если государство объявляет смерть высшей формой служения, то кто будет жить ради будущего — и сможет ли общество вернуть словам жизнь, а не смерть?
В статье Андрея Калитина для «Новой газеты» описывается, как российская власть выстраивает идеологию, в которой смерть становится не трагедией, а желательной нормой. Автор опирается на концепцию некрополитики — власти, присваивающей себе право решать, кому жить и как умирать. Этот подход подкрепляется религиозным языком: от благословений войны до церковных рассуждений о «своевременной гибели» детей («Зимняя вишня»), от оправдания массовых смертей до придания сакрального смысла оружию.
Калитин подробно показывает, как церковная риторика встроена в государственный нарратив: патриарх Кирилл благословляет войну; приближённые идеологи называют ядерное оружие «Божьим даром»; политтехнологи утверждают, что «жизнь переоценена» и что народ должен быть готов умереть ради «цивилизационного кода». В общественном пространстве множатся памятники «СВО» — обезличенные, эклектичные, похожие друг на друга, говорящие не о людях, а о самой смерти как государственной добродетели.
Кульминацией статьи становится личная история украинской женщины, потерявшей всю семью и теперь физически боящейся услышать русский язык. Для неё язык, который был родным, стал языком смерти. На этом фоне главный вопрос остаётся без ответа: если государство объявляет смерть высшей формой служения, то кто будет жить ради будущего — и сможет ли общество вернуть словам жизнь, а не смерть?
