Анна Крючкова
Журналистка из Беларуси, член Белорусской ассоциации журналистов
Какие исторические практики духовного сопротивления использовать сегодня против милитаристского режима? Могут ли верующие женщины быть движущей силой перемен? На что опереться в смутные времена? Поговорили про это с исследовательницей религии и женской религиозности, приглашенной исследовательницей университета Билефельда, кандидатом исторических наук Надеждой Беляковой. Надежда Белякова может давать интервью открыто, поскольку сейчас находится с семьей в Германии. Ее дочь Елизавета – одна из героинь мониторинга преследований христиан за антивоенную позицию и за поддержку Украины, который ведет проект «Христиане против войны».
«Нам было важно, что мы не с теми, кто бомбит»
– Почему Вы оказались с семьей в Германии?
– В Германии мы с июня 2022 года. До этого жили в Москве, я работала в Институте всеобщей истории РАН, а муж маркетологом в инженерной российско-израильской компании. У нас трое детей. Какой-то специальной идеи переезжать у нас не было, потому что мы имели стабильные рабочие места и налаженный быт. Триггером для отъезда стало начало войны против Украины. Я занималась историей Украины, у меня там много контактов и родственные связи. Когда началась война и каждый нормальный человек в России поставил перед собой вопрос: «Что я могу сделать, чтобы это остановить?», некоторые мои коллеги в Институте написали антивоенное письмо. Кроме этого были и другие антивоенные письма, которые я подписала. Я допускала, что проблемы придут с этой стороны.
Но оказалось иначе. Моя старшая дочь, как и остальные дети, очень сильно переживала начавшуюся войну, стала ходить на уличные антивоенные акции, и в какой-то момент ее задержали. При допросе она решила воспользоваться статьей Конституции РФ не давать показания против себя. Когда я приехала ее забирать, первое, что мне сказала сотрудница в отделении полиции: «И вы будете рассказывать, что ваш ребенок не участвовал в антивоенной акции, а случайно куда-то шел? Она ссылается на статью, про которую рассказывает ОВД-инфо». Ближе ко второму часу ночи нас выпустили, с двумя протоколами об административных правонарушениях. Дочь обвинялась в том, что разворачивала плакат и кричала «нет войне», а я — в неправильном воспитании ребенка, повлекшем участие в антивоенной акции.
Но потом начались по-настоящему неприятные истории. Инспектор по делам несовершеннолетних вызывала на беседу. Когда я ей сказала, что буду защищать своего ребенка, так как она ничего не нарушала, пошли устные угрозы об ограничении меня в родительских правах. Позднее дочь стали задерживать в метро по «Сфере» (система распознавания лиц), хотя еще даже не было заседания комиссии по делам несовершеннолетних. Это очень неприятно: получается, что все время мониторят передвижение человека.
В это время у меня состоялся разговор с немецким коллегой из университета Билефельда, который спросил: «Почему в Москве все поддерживают нападение на Украину?». И меня сорвало: «Мы все пытаемся сопротивляться! Ты не представляешь, как давят на молодежь! И до моей семьи докатилось!». И тогда он предложил мне воспользоваться возможностью выезда для исследователей, оказавшихся в риске, написать 6-месячный проект и попробовать вывезти семью в Германию. Сама идея написать научный проект, когда мир вокруг меня рушится, вызывала отторжение. Очень трудно было сосредоточиться и написать текст.
А дальше началась история мистического исхода. Чудо было, что мой проект поддержали, что мы смогли получить визы. Сотрудница в визовом центре отказывалась принимать документы на семью, потому что виза на 6 месяцев, а воссоединение семьи возможно только после года работы по законам Германии. Я про себя сказала: «Господи, помогай!» и попросила позвать консула. Показала письмо от главы Немецкого общества исследователей Восточной Европы, который подтверждал, что мы в риске. И документы, всё-таки, приняли. Сейчас это Общество объявлено в России экстремистской организацией.
Далее чудеса продолжались. Оказалось, как раз недалеко от Билефельда живет меннонитская семья, которая в конце 1980-х гг. переселилась в Германию из Казахстана. Она предложила нам пожить у них. Это было огромной поддержкой, так как найти жилье для семьи с тремя детьми в Германии, с шестимесячной стипендией, практически невозможно. У меня было ощущение, что пазлы складываются каким-то мистическим образом, как будто независимо от меня. Но главное было: рядом с нами оказались украинцы. Я достаточно быстро записалась в качестве языкового посредника, чтобы помогать украинским беженцам, у моих детей появились украинские друзья. Сын как-то прибежал: «Мама, она (одноклассница из Украины) говорит, что мы их бомбим. Но я же не бомблю, я же за нее». Нам всем было важно, что мы не с теми, кто бомбит.
Потом я написала еще один проект и появилась возможность остаться в Германии еще на два года. Удивительные встречи продолжались. Когда мы искали жилье, и никто из хозяев квартир в больших городах не приглашал нас на собеседование, дочь посоветовала набрать в поисковике город Варендорф. И только оттуда мне ответила хозяйка и предложила посмотреть жилье. В Германии дома сдают пустыми. Как и чем обставить новое жилье мы не представляли, уезжали мы из Москвы с пятью чемоданами. Но через какое-то время раздался звонок, и дама на русском языке говорит: «В 2015 году вы подарили моему мужу книгу про женщин в евангельских общинах. Я знаю, что вы переезжаете в Варендорф, вам нужна мебель и я готова вам помочь: вы может забрать ее в соседнем доме». Этот дом находился в 10 минутах ходьбы от домика, который мы сняли! Более того, верующие местной меннонитской общины перевезли нам эту мебель.
Варендорф – маленький, очень религиозный город. На днях напротив нашего дома построили гигантскую арку в честь Марии. Здесь строят девять арок по всему городу, и на праздник Успения Божьей Матери религиозная процессия идет под этими арками с пением гимнов Марии и с остановками для чтения Евангелия. Что поразило меня: центр города, старый город — это католическое население, при этом в пригородах Варендорфа живут переселенцы, которых называют здесь «русскими немцами», из Оренбурга, они преимущественно евангелики. Здесь есть община и меннонитов, и евангельских христиан, и «свободная церковь». То есть я попала в уникальную среду, которую раньше только изучала. Я получила возможность наблюдать религиозную повседневность в маленьком городке включённо.
«Опыт сопротивления всегда будет индивидуальным, а не выбором Церкви»
– Вы изучали историю церковного сопротивления диктатуре и милитаризму. Какие исторические практики противостояния можно использовать сегодня?
– Истории сопротивления в условиях авторитарных режимов, противостояния политическим религиям, давно занимают меня. Когда-то курс по истории духовного сопротивления в XX веке я готовила для магистрантов Свято-Филаретовского института в Москве. В рамках этого курса мы со слушателями обсуждали дилемму про покорение властям «нет власти, которая не от Бога» и личную христианскую систему координат, которая не совпадает с государственной повесткой. Мы читали тексты исповедников, кто смог публично выразить свою позицию. Наверное, вывод, к которому я пришла, что осознанное нравственное сопротивление – это всегда путь меньшинства, одиночек. «Жить не по лжи» – это всегда вызов социальному порядку, обществу, которое по природе конформно. Мне кажется, опыт сопротивления всегда будет индивидуальным, а не выбором Церкви, хотя и может быть выбран как путь малого сообщества.
Честно говоря, я не была готова, что мне придется самой искать для себя путь сопротивления, что мы, люди XXI века, окажемся в условиях эскалации грубого насилия, истории жестоких пыток в тюрьмах, бесконечной лжи, когда даже войну нельзя назвать войной, когда нормы гуманизма и чувство защищенности вдруг исчезают и ты оказываешься перед машиной по обесчеловечиванию. Я помню ужас, когда бежала по Москве в отделение полиции за дочерью, и молилась, чтобы к ней не применяли пыток. Это чувство незащищенности и уязвимости – когда тебя обыскивают, ты оставляешь вещи и за тобой закрывается железная дверь отделения полиции. Пришло чувство беспомощности, когда все теоретические знания разбиваются перед твоей физической уязвимостью. Ты можешь сколько угодно читать тексты про сопротивление, но когда дело доходит до тебя, то понимаешь, что не готова «идти на крест». Каким же внутренним стержнем, какой мотивацией обладали люди, которые по несколько раз сидели в тюрьмах, «топтали зону», переживали обыски за активное несогласие с государственной системой? Этот вопрос после начала войны против Украины стал для меня не только академическим.
В России, Украине, Германии я встречалась и брала интервью у людей, отсидевших за свои религиозные убеждения, кто принимал участие в протестных религиозных движениях, кто привозил контрабандой Библии в СССР. Наверное, нужно больше изучать опыт сопротивления и рассказывать сегодня, чтобы человек знал, что не одинок в своем выборе, что существуют разные модели, разные спектры сопротивления.
Недавно я общалась с москвичкой, моей ровесницей, мамой 6-х детей. Она придумала свою форму протеста: ходить с антивоенной символикой (наклейки на рюкзаке, шарфики) по городу. Другая женщина мне рассказала, что красила пасхальные яйца в цвета украинского флага. Такой опыт тихого ненасильственного внутреннего несогласия, разномыслия важен и про него надо говорить. Не менее важно говорить и про украинцев, которые отказываются принимать участие в войне с оружием в руках. Это табуированная тема пока. Я мечтаю после того, как закончится война, написать материал о таких людях, которые, будучи украинскими патриотами, не брали оружие и находили разные способы служения страдающим людям. Отказники – неудобные люди, они со всех сторон под давлением. Такие люди, взявшие на себя крест отказа от насилия, – для меня герои в квадрате.
– Вы изучаете женскую религиозность. Могут ли верующие женщины быть движущей силой перемен?
– С одной стороны есть модель благочестивого христианского женского поведения, которую предлагают церковные институты, – скромность, смирение и принятие. Может ли женщина возглавить протестное движение, когда ей предлагается отказаться от амбиций, своего «Я», быть смиренной?
С другой стороны, христиане почитают Марию, в православной традиции ее называют «честнейшей херувим», которая пошла против общественного мнения, не побоялась морального осуждения, угрозы быть побитой камнями за внебрачную беременность. Эта модель непреклонного выбора в пользу Божией воли, принятия Благой вести выводит человека, особенно женщину, в конфликт с социальными нормами и стереотипами. Непреклонная в своей вере женщина в разные столетия могла называться «религиозной фанатичкой», потому что ее модель поведения бросала вызов конформному обществу.
Думаю, что сопротивление не может быть чисто женским движением, это могут быть отдельные сильные женщины, которые в силу своих христианских убеждений могут предложить обществу осознать, что христианство, вера, религия – это вызов традиционным ценностям, что женский путь в религии – это отказ от принципов, которые предлагают традиционные общества. Ведь исторически христианство дало женщине больше, чем обязанность быть женой и матерью, оно дало возможности быть отдельной самостоятельной личностью.
«Нормализующая функция религии и конформизм соседствуют»
– Часто от церковных служителей, которые сейчас молчат про происходящее, можно услышать: «Внутри молитвенного дома, внутри церкви мы политикой не занимаемся. Как только я дам политическую оценку происходящему, то сразу начнется противостояние». Для вас эта позиция и мотив приемлемы или ущербны?
– Этот аргумент, на мой взгляд, ложный. Любые церковные лидеры, «допущенные» или присутствующие в публичном пространстве, уже политичны. Если говорить про РПЦ, то одобрение и соучастие в действиях власти на разных уровнях показывает, что они уже в политике. Раньше в Германии, да и других западных странах, некоторые церковные дипломаты в кулуарах обсуждали, что стало с патриархом Кириллом, мол, он был таким либеральным, просвещенным. Это наивное представление. Для меня всегда было очевидно, что этот человек делал карьеру в церковных структурах (как и другие члены его семьи) для достижения власти, а получить и удержать эту власть в России можно только ориентируясь на государственную вертикаль.
— Еще один довод от молчаливых священников: «Наше дело проповедовать Евангелие и не делать никаких заявлений». Как вы оцениваете этот мотив?
— В Евангелие есть притча про богатого юношу, которому Христос сказал раздать свое имущество и следовать за ним. Юноша очень расстроился, потому что был богат. Этот эпизод в Евангелии неслучаен, потому что эта евангельская максима — бросить все, взять крест и идти за Христом, – это невыносимо обывателю. Хочется и Евангелие проповедовать, и жить комфортной жизнью. Поэтому они и говорят: «Мы просто проповедуем Евангелие», на самом деле будучи обычными людьми, которые не готовы взять на себя крест. И кто из нас может их за это осуждать? Это естественное человеческое защитное свойство. Нормализующая функция религии и конформизм соседствуют.
Искренняя вера – это всегда вызов системе, очень дискомфортное с точки зрения “нормального человека” состояние. Это то, что в российском законодательстве сегодня, по сути, обзывают религиозным фанатизмом и экстремизмом.
«Для меня источник свободы – это доверие к Богу»
– Переосмыслили ли вы для себя понятия свободы в последние годы? Что освобождает человека от страха и раболепия?
– У меня четкое сознание свободы пришло в пандемию. На мой взгляд, то, что проделали с социумом тогда, это был жесткий социальный эксперимент. Люди – существа социальные, и вдруг начинают ежечасно объяснять, что твой сосед опасен, людей изолируют друг от друга и запирают в четырех стенах. Именно тогда я поняла, что христианские ценности – это то, что помогает мне оставаться человеком, не бояться своего ближнего, не стигматизировать заболевших. Тогда пришло четкое осознание важности выбора: буду ли бояться и подчиняться этой тоталитарной идеологии или нет. Помню, помогла мне с формулировкой тезиса о свободе одна старушка, которую мы встретили в пустынных дворах Москвы. Она улыбается детям и спрашивает, как они живут. И тут мой сын ей говорит: «А почему вы с нами разговариваете? Вы нас не боитесь? Мы же можем вас заразить». Она начинает так мило смеяться: «Да ты что, дети – наше будущее, я так рада тебя видеть». И этими простыми словами она поставила мне мозги на место и моим мальчикам тоже.
Для меня свобода – это доверие, когда есть молитва, через которую ты можешь довериться Богу. Как только это осознание доверия к Его руке у меня блекнет, сразу охватывает чувство незащищенности.
Я думала, что незащищенность и неопределенность будущего – это чисто наш контекст, особенно из-за войны. Но по социологическим опросам, для большинства европейцев это доминирующее чувство.
Жить одним днем как «птицы небесные» – очень трудно, особенно когда тебе нужно собрать детей в школу, дать им дом. Недавно я общалась с семьей, которая убежала после начала войны из России в Казахстан. Супруг в этой семье дефектолог, который работает с особыми детьми, нашел работу по специальности в Казахстане, но зарплата была очень маленькой. И его жена рассказала мне, что им было настолько иногда сложно, что она как-то вытащила бутылку из-под растительного масла из помойки, чтобы выдавить из нее последние капли. «И меня невероятно воодушевила библейская аллюзия, – рассказывала она. – Пока я тоскую с этой пустой бутылкой из-под масла, приходит муж, которому в Каритасе дали сумки с продуктами в качестве бонуса к маленькой зарплате. И я ощутила, что живу в библейских реалиях, и Господь не оставляет». Я, послушав этот рассказ, подумала: «Я тут стону про нестабильность, хотя ни разу не оказывалась в ситуации, что нечем накормить детей, а люди рассказывают про то, что Бог не бывает поругаем, как через это упование они не оказались голодными».
Я осознаю, что с таким упованием на Бога мы немного фрики в этом мире. Помню, как один человек из бывшей ГДР, с которым я делала интервью, попросил «очень честно» ответить на его неудобный вопрос. «Как вы так все бросили и уехали, какие перспективы вы видели в Германии?» Я ответила: «Никаких! Я знаю, как организована академическая система: если я не профессор, у меня не будет стабильной позиции». Он не поверил, посчитал, что я лицемерю. Он не мог понять, что люди после 40 лет, имея стабильные рабочие места, друзей, родителей, троих детей могут взять и уехать по сути в никуда только потому, что они с чем-то не согласны с политикой их правительства. Я не смогла его убедить, что такое бывает, поняла, что у меня нет рационального ответа.
– Что вас спасает сегодня от беспокойства за безопасность и будущее детей?
– Доверие к Богу, что Он их ведет. И что я только проводник, я только даю им инструменты и учу их понимать, что ценно и что важно. Я не могу их защитить, дать им стабильное будущее, не могу передать никакого наследства кроме навыка доверия к Богу. Для меня эмоциональный якорь – это молитва, участие в Евхаристии и этот опыт я стараюсь передать детям. Дети часто задавали вопросы, «Почему так происходит? Почему пришлось уехать, все бросить, не видеть друзей, не видеть бабушек…»
Мой ответ: потому что нам нужно через это пройти. Да, трудно: новый язык, контекст, но при этом ты встречаешь столько новых людей, которые показывают, как можно быть человеком. Можно учиться быть людьми, видеть сильные стороны той страны, которая нас приютила. Может быть, Бог даст, дети вырастут и смогут приехать в Россию, Украину, Беларусь, поучаствуют в создании гражданского общества, основанного на горизонтальных связях, которое будет не давящим, не насилующим, а дающим возможности быть свободными, ощущающими достоинство личностями. Я тут этому учусь тоже. «Подумай, зачем Господь тебя привел сюда?» Этот вопрос снимает тревожность и открывает новые горизонты.
Список книг от Надежды Беляковой, которые стоит читать и обсуждать с детьми сегодня:
- Ольга Громова «Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской»
- Житие протопопа Аввакума, им самим составленное
- Тод Штрассер «Волна»
- Грэм Грин «Сила и слава»
- Джон Бойн «Мальчик в полосатой пижаме»
- Дитрих Бонхеффер, письма родителям из «Сопротивление и покорность»
- Евфросиния Керсновская «Сколько стоит человек»
