Дискурсы о войне и мире: роль православия в российской военной агрессии в Украине

Статья Регины Эльснер была опубликована на немецком языке: «Diskurse über Krieg und Frieden: Die Rolle der Orthodoxie im Russischen Angriffskrieg auf die Ukraine» в журнале Ethik und Gesellschaft 1/2023. Предлагаем перевод данной статьи на русский язык, сделанный проектом «Христиане против войны» ©

1. Введение

Значение религий в вооруженных межгосударственных конфликтах неоднократно обсуждалось в последние десятилетия. С выходом новаторской монографии Скотта Эпплби «Амбивалентность священного» (1999) было открыто дискурсивное поле противоречивых ролей, которые религии и религиозные сообщества могут играть в социальных конфликтах. На этом фоне неопределенность вокруг религиозного фактора в военной агрессии России против Украины в современном политическом и социальном научном дискурсе примечательна и иллюстрирует сохраняющуюся открытость вопроса. С точки зрения исследований восточных церквей, можно выделить по крайней мере две причины этой неопределенности. Этика мира и экуменические дискурсы западных церквей показывают, что христианство все меньше и меньше выступает в качестве первопричины или отягчающей причины вооруженных конфликтов в последние десятилетия, особенно по сравнению с другими воинствующими религиозными движениями. Участие православной церкви в российской войне по обе стороны фронта неожиданно прорвало прежние идеи о более умиротворяющем, уравновешивающем или примиряющем образе христианства. Прежде всего, именно конкретные исторические события делают православие в Восточной Европе особым случаем в дискурсах этики мира в западных исследованиях.

Вторая причина, по-видимому, заключается в общей недооценке влияния религиозных идей в российском обществе и политике. Несмотря на фундаментально рациональные (гео)политические и экономические стратегии, которые характеризуют эту войну, после распада Советского Союза некоторые религиозные идеи и традиции стали чрезвычайно важными, особенно в области конструирования идентичности и истории. Эти идеи мобилизуют лояльность как во внутренней, так и во внешней политике, а также стратегически препятствуют четкой оценке войны в международном сообществе. Далее эти два аспекта неопределенности в отношении религиозного аспекта российской военной агрессии будут представлены более подробно. Речь идет прежде всего об обзоре, призванном способствовать междисциплинарному пониманию роли религии в этой войне.

2. Восточноевропейское православие – особый случай?

В вопросе о потенциале насилия в христианских церквях, предполагается, что существует фундаментальная двойственность: христианская традиция и в Священном Писании, и в своей истории знает как легитимацию насилия, так и призывы и практики ненасилия (Schockenhoff 2018). 20-й век с его глобальными войнами и гуманитарными потрясениями, безусловно, является поворотным моментом в истории христианства на пути к критическому рассмотрению потенциала религиозного насилия и развитию концепций этики мира (Rinke 2021). Частью этих процессов была также осознанная критическая оценка отношений между церковью и государством и отказ от идей политической религии. Эти события, несомненно, являются процессами западных христианских церквей, то есть римско-католической, лютеранской и реформатской церквей. Даже если детали этой критической переоценки и реконцептуализации могут различаться в зависимости от соответствующего местного контекста и сильно различаться, особенно в очень независимых церквях евангелической и протестантской церквей, разрывы 20-го века, тем не менее, сформировали все церкви в этом отношении.

Православная церковная семья, как и католическая церковь, представлена ​​во всем мире. Однако, в отличие от католической церкви, у нее нет руководящего центра, который мог бы делать заявления по религиозным или социально-этическим вопросам обязательные для всех церквей. Все церкви (сейчас их 15) решают вопросы веры и общества совместно на соборе; соответствующие церкви независимы в социально-этических и литургически-практических вопросах. В 20-м веке такая ситуация привела к тому, что православные церкви по-разному участвовали в богословских и социально-этических дебатах в западном христианстве. Большинство православных церквей традиционно расположены в странах так называемого Восточного блока, особенно на Балканах и в Восточной Европе. Они не были вовлечены в процесс достижения соглашения с западными церквями, и богословский диалог периода холодной войны очень ясно показывают разные подходы к вопросам этики мира (Hurskainen 2013; Overmeyer 2005).

2.1.«Не беспокоить»: Признанный суверенитет интерпретаций Русской Православной Церкви

Эти диалоги в основном велись под руководством Русской Православной Церкви (РПЦ), которая, как инструмент советской внешней политики, представляла официальную позицию советского руководства и, помимо этого, была способна представить свои богословские концепции лишь очень ограниченному кругу лиц. То, что никогда не привлекало критического внимания в этих диалогах, которые происходили после распада Советского Союза как между руководством в Риме и Москве, так и на местном уровне, например, между евангелическими церквями в Германии, лютеранской церковью в Финляндии или немецкой Епископской конференции и Москвой, включают в себя тот факт, что РПЦ, начиная с 1991 года, а на самом деле даже раньше, притязала представлять также православные общины независимых стран Украины, Беларуси, Молдовы, Литвы, Эстонии, Латвии и Казахстана. Самостоятельные социальные и богословские развития в этих странах не замечались не только Москвой, но и ее западными партнерами и все более сознательно подавлялись московским церковным руководством. Православные церкви в этих странах оставались подчиненными не только московскому руководству, но и специфически русским подходам к истории и литургии (богослужебный язык оставался церковнославянским во всех странах, как и богослужебный календарь по старому стилю). Предполагалось, что очень разные социальные и политические события в этих странах окажут влияние на соответствующие позиции в соответствующих местных дискурсах, так что позиция церковного руководства в Москве приведет к конфликту с соответствующими церквями и /или из-за этих контекстуальных различий, или общества могут потерпеть неудачу, если они не будут считать себя полностью аполитичными.

За годы, прошедшие после распада Советского Союза, РПЦ разработала несколько концепций для обоснования своего интерпретационного суверенитета, которые она использует и гибко адаптирует в зависимости от адресата. Среди наиболее известных концепций — «Святая Русь», «каноническая территория» и «русский мир» (Morozov  2023, 18). В разное время эти понятия имели разные географические координаты, разное содержательное наполнение и разную религиозную нагрузку. В экуменическом контексте идея «канонической территории», возможно, больше всего способствовала принятию другими православными и западными церквями претензий РПЦ на суверенитет над всей территорией бывшего Советского Союза. Идея «Святой Руси» привлекала в первую очередь тех внутри страны и за рубежом, кто видел в русском православии тот духовный мистицизм, который, казалось, был утерян во многих других христианских церквях или похоронен под социальными обязательствами или «секуляризацией». «Русский мир», напротив, был напрямую связан с неоимперскими концепциями, по сравнению с другими идеями имел наименьшее богословское содержание и был нацелен преимущественно на внутрироссийский дискурс или на население за пределами Российской Федерации, которые были вовлечены в проект симпатизирующей закрытой российской ценностно-консервативной цивилизации. Однако все эти концепции были направлены на легитимацию суверенитета Московского Патриархата над интерпретацией социальных и церковных процессов внутри и за пределами Российской Федерации, в результате чего вмешательство в пользу социального или церковно-богословского многообразия выглядело нарушением внутреннего мира.

Признание западными партнерами и наблюдателями суверенитета Русской церкви над интерпретациями в регионе усилило доминирование РПЦ в этом дискурсе. Ни одна из православных церквей в упомянутых странах никогда не вела диалога с другими западными церквями независимо от Москвы. Это уже сыграло решающую роль в оценке церковного измерения протестов в Беларуси в 2020 году (Vasilevich 2021), но прежде всего в восприятии западными наблюдателями украинских церковных интересов и процессов с начала российской агрессии в 2014 году. Лишь в 2018 году, когда кандидат в президенты Петр Порошенко инструментализировал церковный вопрос, многие политические и церковные деятели за рубежом осознали, что религиозный вопрос, а точнее православный вопрос, играет решающую роль в социально-политическом развитии региона. (Elsner 2023). Даже после эскалации войны в феврале 2022 года в политическом анализе войны не хватало отражения религиозной составляющей российской военной идеологии и изучения участия православных церквей Украины в боевых действиях и социальной мобилизации по обе стороны фронта. Но попытки дипломатического посредничества со стороны Ватикана и других религиозных организаций также неустанно фокусировались на диалоге с Москвой, не приписывая церквям в Украине какой-либо субъективности, будь-то дипломатической или церковной (Kunter 2023). Симптоматическим продолжающимся признанием российского суверенитета в принятии решений является решение Всемирного совета церквей отказаться от возможностей посредничества в диалоге между разделенными Украинскими православными церквями в пользу участия РПЦ, которая с начала полномасштабной военной агрессии в феврале 2022 года не теряла возможности поддержать российскую войну, используя экуменические встречи в качестве инструмента. Ватикан также неоднократно демонстрировал свое внимание к российским интересам и тем самым сам терял часть своего морального доверия по отношению к Украине. Этот второй аспект демонстрирует явные параллели с историческими и общественными дебатами о деколонизации исследований Восточной Европы, в которых доминирует фокус на российских нарративах и интересах. В этом отношении Русская Православная Церковь также является частью феномена российского культурного империализма, который в границах бывшего Советского Союза, а также на глобальном уровне, который вобрал в себя весь культурный и религиозный плюрализм и многообразие восточноевропейского региона. (Darieva/Baranova 2023; Achilli/Finkelstein/Frieß 2022).

2.2. Мир как мир на кладбище: консолидация токсичных отношений между церковью и государством

Второй особенностью подхода восточноевропейского православия к войне и насилию, которая отличается от ожиданий Запада, являются отношения между церковью и государством. Даже если византийская идея «симфонии» между светскими и церковными правителями никогда не существовала в чистом виде, она повлияла на отношение православия к миру, общественным делам и отношениям с руководителями государств во всех странах с православным присутствием. В этом контексте 20-й век, безусловно, привел к критической богословской переоценке, хотя и в меньшей степени в традиционно и преимущественно православных странах Восточной и Юго-Восточной Европы, но особенно в странах, в которых православные диаспоры возникли в результате беженства и миграции, особенно в демократических обществах Западной Европы и Северной Америки (Demacopoulos/Papanikolaou, 2017). В России тесная связь между церковью и государством критически обсуждалась в рамках комплексных реформаторских усилий в начале 20-го века, однако конец дискуссий по осознанию необходимости дистанцирования церкви от государства, независимо от ее конкретной политической ориентации, был положен большевистской революцией. После многих лет жестоких гонений перед Второй мировой войной церковное руководство вновь вступило в сотрудничество с советским руководством в 1943 году и смогло сделать это непрерывной традицией тесных церковно-государственных отношений (Reese 2014; Beljakova/Bremer/Kunter 2016, 120ff). Поэтому сближение РПЦ с Россией после распада Советского Союза следует понимать не как новое или неожиданное развитие событий после десятилетий преследований, а, скорее, как продолжение традиции связи между светским и церковным руководством в России, которая никогда по-настоящему не прерывалась.

Практически повсеместное отсутствие независимого (гражданского) общества в России на протяжении веков способствовало фундаментальному закреплению связи российской государственности и русского православия. Критика этой близости всегда маркировалась как критика самой государственности, в том числе в отношении к советскими диссидентами или, наконец, ​​судебному процессу против панк-группы «Pussy Riot» в 2012 году, получившему особую огласку (Admiraal 2019). В 1990-е годы сама церковь приветствовала отделение церкви от государства в смысле невмешательства государства в церковные дела как реакцию на опыт атеистической политики. Однако, по крайней мере, с момента разработки Закона о религии в 1997 году, в результате целенаправленной политики сближения при Борисе Ельцине и Патриархе Алексии II, и государство, и церковь сформулировали необходимые взаимоотношения между православием и российским государством в контексте русской идентичности, так что значение православия для общественной жизни и политических стратегий было прочно закреплено. Тем более, что после так называемого консервативного поворота в политике Владимира Путина в 2011/12 году больше не существует социального пространства, в котором свобода личности или социальные свободы не ограничивались бы или открыто подавлялись со ссылкой на РПЦ или при прямой поддержке последней. Эти отношения между государством и церковью нашли предварительную кульминацию в конституционных изменениях 2020 года (Stoeckl 2020), но прежде всего в безоговорочной поддержке открытой российской агрессивной войны против Украины в 2022 году.

Эта тесная связь имеет весьма конкретные последствия для этики мира и подхода церкви к государственным военным действиям, которые в такой интенсивности на самом деле следует рассматривать как особый случай в православии, но прежде всего в христианстве в целом. На всех исторических этапах церкви удавалось сохранять и развивать идею симфонии посредством теологизации патриотизма, несмотря на периодические экзистенциальные угрозы со стороны государства (Reese 2014). Этот патриотизм требует принципиальной несовместимости со строгим христианским пацифизмом, поскольку обороноспособность отечества должна быть обеспечена в любом случае (ОСК 2000, VIII.2). Некоторые базовые тексты РПЦ по темам войны и мира направлены, с одной стороны, на требование к отдельным людям достигать внутреннего мира через индивидуальную правоверность, а с другой стороны, к государству и к обязанности церкви оказывать поддержку государству во всех случаях защиты населения («соседей») (Elsner 2022). В то же время, вопросы о структурных социальных условиях мира или войны, такие как социальная справедливость, права человека или структурное насилие, почти не обсуждаются.

Эта прямая связь между спиритуализацией мира и оборонительной обязанностью государства является основой разработки идеи «духовной безопасности» (spiritual security), которая в последние десятилетия настойчиво интегрирована в российские стратегии безопасности (Stoeckl 2020). Роль РПЦ в этой концепции, разрабатываемой совместно с государством, заключается, прежде всего, в распространении и усилении сценариев угроз, выходящих за рамки сугубо военной сферы (например, расширение НАТО) и близких к человеческому опыту: вопросы семейной жизни, личная безопасность и культурная самобытность. Нынешний Патриарх РПЦ Кирилл (Гундяев), в частности, интенсивно работал в 1990-х годах над формулированием опасности либерализма, секуляризма и индивидуализма для российского традиционного общества. Многочисленные мотивы угрозы России и русской цивилизации можно обнаружить уже в итогах ежегодного «Всероссийского народного собора», инициированного Кириллом в 1993 году, в его программных очерках «Обстоятельства нового времени» (1999) и «Норма веры как норма жизни» (2000 г.) и, наконец, в базовом документе «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека» 2008 г. Однако в конце 2000-х гг. все еще казалось неясным, будет ли эта стратегия «дискурсивной политики» (Willems 2006) действительно иметь конкретные политические успехи. С избранием патриархом в 2009 году Кирилл получил возможность воплотить свои концепции в политические стратегии в прямом контакте с руководством государства и, в конечном итоге, в законы, такие как законы о «защите чувств верующих» (2012 г.), об «иностранных агентах» (2013) или о «традиционных ценностях» (2022).

В западных дискурсах о роли религий в военных конфликтах такое тесное и систематическое переплетение церковного и политического руководства почти не замечалось, особенно в вопросах защиты собственной консервативно-автократической системы. В соответствующих дебатах речь шла либо о политической инструментализации религиозных идей, позволяющей сохранить, казалось бы, «чистую», аполитичную сторону русского православия, например, когда представители церкви требуют не использовать «язык политики» но «как церкви говорить друг с другом». Или же русское православие, несомненно, интегрируется в западные церковные дискурсы о консервативных ценностях, защиту которых считают необходимой и многие другие религиозные деятели во всем мире – правда, пока без применения вооруженной силы. Альянсы по защите так называемых традиционных ценностей, которые часто позиционируют себя как защитники от предполагаемого светского подавления религиозной свободы, рассматривают РПЦ как важного партнера. Военный аспект этого дискурса, очевидный в России из-за тесной связи государства и церкви, игнорируется. В результате, однако, в дискурсе отсутствует самокритическое рассмотрение воинственной, легитимизированной православными христианами идеологии непреодолимого и экзистенциального конфликта между либеральными и консервативными культурами или цивилизациями.

3. Православие как фактор украинской и российской внутренней и внешней политики

Особые отношения между государством и церковью в России имеют большое значение в связи с претензиями Русской Православной Церкви на суверенитет над большинством постсоветских государств. В каноническую юрисдикцию Московского Патриархата входят православные церкви Украины, Беларуси, Молдовы, Казахстана, Эстонии, Латвии и Литвы. Политическая или социальная система, которая захочет попрощаться со специфически русской православной интерпретацией социальных традиций, должна будет ожидать массовое сопротивление со стороны РПЦ и, соответственно, ее токсичное влияние на политику. Это сделало соответствующие местные филиалы Московского Патриархата на долгое время важными факторами влияния; независимая от Москвы позиция по общественно-политическим вопросам вряд ли могла сложиться в указанных обстоятельствах. Кроме того, православие специально использовалось российской политикой как дискурсивный элемент для привязки государств к российской сфере влияния, например, через фонд «Русский мир» или через подвижный ценностный дискурс в отличие от европейских законодательных инициатив. Как показывает исследование PEW, проведенное в 2017 году, на момент проведения опроса почти все общества православного большинства в Европе рассматривали Россию как защитную силу для других православных христиан (PEW 2017). Интересным исключением является Украина, где лишь 38% одобряют защитную роль России, в отличие от более чем 58% всех других православных стран. Она уже находилась во стадии гибридной войны со стороны России с 2014 года, и с ее решительными попытками дистанцироваться с 1991 года она, несомненно, представляет собой особый вызов стратегическому интерпретационному суверенитету России, несмотря на ее тесные исторические связи с ней.

Краеугольным камнем значения православия для географического ареала Восточной Европы является крещение Руси в 988 году. Это легендарное крещение князя Владимира византийскими миссионерами утвердило как православно-христианскую идентичность всего региона, так и российскую государственность с сменяющимися правителями и границ, начиная с 10-го века. С отделением в XI веке Латинской Церкви и падением в XV веке Византийской империи представление о последнем месте чистой и спасительной христианской веры сместилось на ареал православной Руси в концепции «Святой Руси» или «Третьего Рима». Заявление о превосходстве русского православия и российских правителей, содержащееся в этих исторических нарративах, было окончательно обновлено в конце 20-го века в ответ на кризис идентичности, последовавший за распадом Советского Союза. Можно выделить три измерения: измерение внутренней политики, измерение внешней политики с глобальной точки зрения и измерение внешней политики со стороны ближнего зарубежья. В то время как первое и второе измерения были исследованы очень подробно в последние годы (по внутренней политике, см. Alexander Agadjanian, Tobias Köllner, Zoe Knox и др.; по внешней политике, особенно Alicija Curanovic, Mikhail Suslov, Kristina Stoeckl и др.), о третьем, довольно гибридном аспекте религиозно-политической переплетенности в ближайшем соседстве, исследований почти нет. Ситуация изменилась с началом российской войны с аннексией Крымского полуострова в 2014 году, и тем не менее православие часто выступало лишь как идеологический сдвиг в империалистической стратегии Путина, а не как независимый актор и авторитетный голос в социально-политическом дискурсе о ближайших соседях.

3.1. Пример Украины

Фактически, с момента распада Советского Союза православие было связующим звеном между обществами в России, Украине, Беларуси и Молдове, которое, несмотря на все кризисы, оставалось почти неоспоримым. Только в Украине усилия по обеспечению независимости, начиная с 1990 года, явно использовали религиозный аспект, чтобы дистанцироваться от Москвы. Сюда относится, прежде всего, отделение так называемого Киевского Патриархата под руководством самопровозглашенного Патриарха Филарета (Денисенко) в 1992 году, который неоднократно интегрировался в общественный дискурс политическими деятелями в последующие годы, даже если церковь не была признана какой-либо другой церковью внутри христианства и поэтому не смогла установить каких-либо существенных контактов за пределами Украины. Однако внутри Украины существование этой церкви гарантировало, что Московский Патриархат не сможет получить суверенитет над социальным дискурсом. Религиозная политика Украины оставалась нейтральной, и прочные политические союзы с той или иной церковью были невозможны.

Ситуация изменилась после аннексии Россией Крымского полуострова в марте 2014 года в нарушение международного права и начала российской гибридной войны на востоке Украины. После того как все религиозные общины продемонстрировали высокий уровень идентификации с гражданским обществом против государства во время проевропейских протестов на Майдане зимой 2013/2014 года, Украинская Православная Церковь все больше уходила из публичного дискурса. Причиной стала, с одной стороны, личность новоизбранного в 2014 году лидера митрополита Онуфрия (Березовского), который, в отличие от своего предшественника Владимира (Сабодана), был известен своей близостью к Москве и отвращением к экуменическим процессам и ко всему светскому. С другой стороны, значительная часть церкви сопротивлялась патриотической узурпации [церкви] украинским обществом, что противоречило транснациональному идеалу русского православия. Продолжающееся военное давление России на Украину завело УПЦ, которая продолжала видеть себя в духовном общении с Москвой, в тупик, и та все больше изолировала себя в социальном и политическом дискурсе. В условиях российской агрессии явно лояльная церковь, заинтересованная в консолидации украинской идентичности, такая как Киевский Патриархат, была более выгодна для политики (см. антологию Clark/Vovk о динамике между 2014 и 2020 годами).

Это слияние политической и религиозной стратегии достигло своего апогея в предвыборной кампании Петра Порошенко с лозунгом «Язык, Армия, Вера». Этим лозунгом Порошенко постулировал, с одной стороны, возможность полного отделения православия в Украине от русского православия. В то же время Порошенко также дал понять, что, по его мнению, православие может занять монополизирующую позицию для Украины, которая будет сопоставима с позицией РПЦ в России. Петр Порошенко проиграл выборы 2019 года, но его избирательная кампания оказала длительное влияние на общественный дискурс в Украине и за рубежом благодаря созданию зимой 2018/19 года теперь признанной независимой Православной Церкви Украины. Россия и Русская Православная Церковь использовали первоначальную правовую неясность вокруг смены церковной принадлежности, а также отдельные жестокие столкновения, чтобы осудить предполагаемое преследование верующих Церкви Московского Патриархата в средствах массовой информации и международных организациях. Российские политики считали себя в праве на вмешательстве, направленном на защиту своего «собственного» населения или преследуемых христиан в Украине, а также позиционировании себя в качестве защитной силы для свободы религии (Elsner, 2022b). Преемник Петра Порошенко Владимир Зеленский ответил резким продолжением национализации православия Порошенко посредством концепции «духовной независимости» (Зеленский 2022). Идея «правильного» православия под впечатлением российской военной агрессии с февраля 2022 года переросла в законопроект партии Порошенко «Европейская солидарность» в ноябре 2022 года с целью наделить независимую Православную Церкви Украины интерпретационным суверенитетом над «правильным» православием в Украине (проект закона № 8221 от 23 ноября 2022).

Таким образом, российская война спровоцировала сужение религиозно-политической динамики внутри Украины. Даже в 1990-е годы можно было наблюдать конструктивное развитие именно киевской православной традиции, которая была связана с социальной открытостью и отделением от традиционных связей государства и церкви, что также нашло отражение в проевропейских социальных дискурсах. В 2019 году новая Православная Церковь Украины взяла себе девиз «Церковь, открытая для всех», который размещен на ее интернет-странице. Но с 2014 года усилилась тенденция развивать собственную идентичность преимущественно в противовес российской угрозе, не сохраняя при этом изначальную открытость по отношению к другим. Низовые инициативы по развитию предметного диалога между различными церквями с претензией на киевскую традицию остались бессильны перед церковными лидерами, которые придерживались унаследованного дискурса о «правильной» Православной церкви для Украины. К этому также относится и стремительно быстрое введение нового (новоюлианского) календаря, который преподносится, среди прочего, как прощание с российским влиянием (ПЦУ 2023).

Дуалистическая эскалация добра и зла понятна ввиду войны, но она содержит метафизическую или онтологическую легитимацию, которая может оказать негативное влияние на вопросы социального разнообразия во внутриполитических и социальных дискурсах внутри Украины. Утверждение единственной истинной веры рискует перерасти в религиозный фундаментализм, что может иметь весьма проблематичные последствия, особенно в контексте национальных процессов подтверждения (Makrides 2021). В общественных и законодательных дебатах вокруг Украинской Православной Церкви, которая оказалась в неясных отношениях с Московским Патриархатом после решений Собора от 27 мая 2022 года, такое использование православия в качестве дискурсивного оружия находит отражение во внутриполитической сфере. В этом месте Сергей Бротник (2023) говорит о заметном переносе войны с фронта, где с осени 2022 года было мало заметного прогресса, во внутриполитическую сферу, где борьба с предполагаемым идеологическим противником могла бы сулить большие перспективы успеха. Связь православия и политики в формировании последовательного дискурса социальной идентичности в Украине обнаруживает определенное сходство с развитием в России.

Ограничение, возникающая в связи с острой военной ситуацией, важно для того, чтобы не предоставлять поддержку объяснительным моделям зависимости от пути. Украине до сих пор удавалось препятствовать переносу дискуссий о религиозных угрозах и безопасности в юридические решения, в частности, благодаря в значительной степени функционирующему верховенству закона. Ситуация может измениться в зависимости от хода войны, поскольку эмоционализация вопроса влияет на законодательный процесс. Однако здесь вступает в игру еще одно ключевое отличие от российской ситуации – сильное украинское гражданское общество. С одной стороны, опросы выявляют стремление к полному запрету Украинской Православной Церкви и, следовательно, весьма эмоциональную тенденцию к нарушению свободы вероисповедания (KIIS 2023). Однако в то же время происходит и усиление секуляризации общества: все больше людей сомневаются в том, можно ли доверять церкви в принципе (Razumkov 2023, 42), подавляющее большинство идентифицирует себя прежде всего как украинских граждан (там же: 23) и особенно молодое поколение демонстрирует снижение приверженности традиционным церквям (там же: 26 и далее). Это указывает на то, что растущая часть общества критически оценивает усугубляющее конфликт воздействие институционализированных церквей и уходит в частную религиозность. Такая констелляция также снижает возможный примирительный потенциал церквей в украинском обществе, но в то же время он показывает общество, которое более европейское по самооценке, чем сами церкви.

3.2. Пример России

Тесная связь государства и церкви в вопросе защиты от внешних опасностей является ключевой особенностью обострения понимания византийской «симфонии», резко усилившегося в русской истории, особенно в 20-м веке. В то время как тесное переплетение церкви и государства в царскую эпоху имело широко признанную объяснительную силу, отношения в советскую эпоху часто упрощенно изображаются как государственное подавление религии. Однако это вызывает многочисленные дополнительные вопросы об изменении отношений между государством и церковью после распада Советского Союза, что, по сути, устанавливает неожиданный поворот от церкви к государству и новое подчинение после десятилетий репрессий, которые в конечном итоге можно объяснить только широкой инструментализацией религии в политике или личными стремлениями нынешнего патриарха Кирилла (Гундяева) к власти и роскоши. Это объяснение является упрощенным прежде всего потому, что оно игнорирует непрерывную историю сотрудничества между руководством РПЦ и политическим руководством со времен Второй мировой войны. Патриарх Кирилл, занимающий должность с 2009 года, с 1970-х годов был руководителем ОВЦС РПЦ, т.е. представлял РПЦ на международном уровне, например, во Всемирном Совете Церквей, и входил в состав «выездных кадров» советской внешней политики (Beljakova, Bremer, Kunter 2016, 128) и, как и все церковные лидеры того времени, сотрудничал с советскими службами безопасности. На данный момент особенно важен один факт: ни разу сотрудничество РПЦ с советским несправедливым государством не подвергалось критическому анализу или рассмотрению на официальном уровне, не было никаких люстраций, признаний вины или чего-либо подобного. Напротив, то же самое церковное руководство позиционировало себя как единственную социальную силу, не скомпрометированную коммунизмом, и тем самым приобрело огромный социальный и моральный капитал.

Только если осознать это непрерывное сотрудничество между государством и церковным руководством после распада Советского Союза, можно объяснить феномены постсоветского сближения, особенно в культурной, образовательной и оборонной политике. Преследование инакомыслящих, особенно религиозных диссидентов, с согласия или непосредственного участия церковного руководства в советское время также оправдывалось защитой Родины. В 2000 году, канонизировав несколько сотен так называемых «новомучеников», церковное руководство включило память о людях, убитых советскими правителями за веру, как «полезную историю» в построении своей идентичности и практически исключило критическое рассмотрение ее – в этом отношении это были почти исключительно жертвы сталинских репрессий перед Второй мировой войной. Это позволило сакрализировать победу во Второй мировой войне под руководством Иосифа Сталина, который в 1943 году институционально реабилитировал РПЦ. Только в том случае, если эту победу можно будет назвать совместной победой церкви и государства, т.е. если последующие репрессии против верующих будут вытеснены из церковной памяти, победа над фашизмом органично впишется в 1000-летнюю историю успешной совместной защиты добра против всякого зла.

Для России эта связь между государством и церковью как защита от внешних угроз стала движущим фактором репрессивной внутренней и агрессивной внешней политики после распада Советского Союза. В российских дискурсах аналитическое разделение политических и религиозных интересов по содержанию и географии уже вряд ли возможно. Отношения между ними можно охарактеризовать как онтологизацию воображаемых цивилизационных границ, которые должны соответствовать «Святой Руси» и, таким образом, также продолжать миссию Святой Руси как хранительницы и защитника истинной веры и как «катехона», сдерживающего Антихриста. В войне против Украины сочетание православия и политики приводит к слиянию, с российской точки зрения, внутриполитического регулирования на «собственной» территории Руси, с одной стороны, и глобальной миссии как защиты вечных ценностей, которые приносят спасение в религиозном смысле, с другой. Это создает экзистенциальное измерение как для России, так и для всего мира. Вслед за сакрализацией победы над фашизмом во Второй мировой войне идут разговоры о «метафизической борьбе» (Кирилл 2022а), о «защите от зла» (Кирилл 2022b) и «острове свободы» (Кирилл 2023а) особенно как внутрироссийская мобилизационная сила. Готовность дедов к жертвоприношению была настолько сильно мифологизирована в советские и постсоветские годы на всех уровнях образовательной и культурной политики, что этот нарратив, вместе с его религиозным измерением готовности Бога к «жертве» (Кирилл 2022c), чрезвычайно совместимый. Подавление или прямое устранение инакомыслящих в собственном обществе может быть убедительно оправдано как необходимое укрепление единства и защита от опасностей (приходящих извне). Наконец, массовая милитаризация общества церковью вытекает из важности защиты от «зла» и легитимируется церковью. Еще в 2009 году Патриарх Кирилл восхвалял ядерный щит России как божественное провидение (Кирилл 2009), а со строительством «Главного собора Вооружённых Сил Российской Федерации» (открытого в 2020 году под Москвой) сотрудничество церкви и военных, а также военное богословие РПЦ получили зримую материализацию (Čapnin 2022).

Но риторика защиты собственных традиций, истинных ценностей и истинной веры также направлена и ​​на международную аудиторию: многие общества на глобальном юге и в консервативных частях так называемого западного мира согласны с основным импульсом военной идеологии – защита традиционных ценностей – и поэтому осторожны в своей критике войны или даже в блокировании международных действий против России, как в случае с Венгрией. Глобальные сети консервативных акторов, созданные на протяжении десятилетий при активном участии РПЦ (Stoeckl/Uzlaner 2022), являются чрезвычайно полезным инструментом для России в нынешней войне, позволяющим смягчить или избежать международной критики. Это касается также и продолжение блокового мышления времен холодной войны, что особенно очевидно в антиамериканской критике Ватикана или африканских и южноамериканских акторов. Присвоение законного требования дифференциации в моральной оценке глобальных акторов также является частью этой стратегии с целью создания неопределенности относительно виновников и жертв в этой войне, как это отражено, например, в южноамериканской теологии освобождения (Lima 2022). Это также включает в себя присвоение борьбы за свободу вероисповедания, которой в либеральных обществах Запада пренебрегали ввиду очевидного снижения значения религии в последние годы, так что РПЦ и российское государство смогли позиционироваться вместе в качестве международных защитников угнетенных религиозных общин. И, наконец, это также включает целенаправленное присвоение дискурса деколонизации, который в последние годы приобрел убедительную силу во многих обществах (Klyszcz 2023). Явно религиозный аспект придает всем этим темам особую сложность, стабильность и устойчивость, но он отсутствует во многих анализах российской агрессивной войны.

4. Выводы

Православие является определяющим фактором социальной и политической идентичности как в России, так и в Украине. Также даже если обе страны не следуют религиозной логике в своих политических действиях посредством юридического разделения церкви и государства, но православие играет важную роль в социальном и политическом дискурсе. В то время как Церковь в России конкретно влияла и определяла общественные дискурсы с 1990-х годов, особенно через таких ведущих фигур, как Кирилл (Гундяев), чтобы косвенно генерировать политическую власть, православие в Украине обрело реальную политическую силу только с 2014 года благодаря российской военной агрессии. Функционирование связи православия и политики неоднократно анализировалось на примере России в последние годы, тем не менее, роль Церкви в военной агрессии России выявила пробелы в исследованиях, которые могли бы принять во внимание независимый мобилизационный потенциал русского православия в преимущественно светском обществе. Что касается Украины, то здесь отсутствует детальный анализ связи между православием и политикой, выходящей за пределы российского или советского влияния. Война просто дала понять, что и здесь политическое и социальное православие играет важную роль в идентичности и социальной мобилизации. В обоих случаях инструментальные теории, интерпретирующие влияние религии на внутреннюю и/или внешнюю политику двух стран как чисто политическую стратегию элит, не оправдывают ожиданий. Но ожидания Запада относительно совместимости концепций христианской этики мира или дистанцирования от политических манипуляций не отражают православную позицию. Западная экуменическая этика мира в течение многих лет не интересовалась развитием православия и, особенно в случае с Восточной Европой, предполагала политически пропитанные экуменические диалоги с Московским Патриархатом во время холодной войны как консенсус (Elsner 2023b). В июне 2023 года, спустя 16 месяцев беспощадной войны на уничтожение против Украины при полной поддержке РПЦ, Патриарх Кирилл пишет в поздравительном послании по случаю 75-летия Всемирного Совета Церквей (ВСЦ):

«Русская Православная Церковь присоединилась к ВСЦ в 1961 году, в самом начале зарождающегося Карибского кризиса. В тесном сотрудничестве с представителями других православных церквей и христианских конфессий Московский Патриархат на протяжении десятилетий участвует в миротворческой миссии ВСЦ и уделяет большое внимание борьбе с ксенофобией, расизмом и социальной несправедливостью. Сегодня мы вновь столкнулись с крупным геополитическим противостоянием. Трагические события в Украине особенно болезненны для меня. Позиция Московского Патриархата ясна и однозначна: мы призываем к тому, чтобы этот конфликт не обострялся дальше» (Кирилл 2023b).

РПЦ не стоит ожидать официального отклонения этой позиции. В ВСЦ она остается единственной церковью на постсоветском пространстве, которой разрешено представлять предполагаемые интересы и позиции христиан из разных стран, в том числе Украины, в своей делегации. Хотя роль церквей в анализе российской войны и возможного мирного потенциала с точки зрения политологии по-прежнему не играет никакой роли (см., например, отсутствие упоминания в текущем мирном докладе 2023 г.), РПЦ продолжает оставаться на международном уровне признанной активной участницей российской внешней политики благодаря активному признанию в межцерковных взаимодействиях. Будучи «аполитической» силой в российской политике, она является чрезвычайно эффективным элементом международной религиозной и культурной дипломатии и иллюстрирует пробелы в области теорий секуляризации, а также в области (богословской) этики мира и исследования конфликтов.

Список литературы

Achilli, Alessandro; Finkelstein, Miriam; Frieß, Nina (2022): Der russische Kulturimperialismus und der Krieg. Podcast: Roundtable Osteuropa 30/2022, 9.6.2022, https://www.zois-berlin.de/en/podcastroundtable-osteuropa/der-russische-kulturimperialismus-und-derkrieg.

Admiraal, Beth (2019): The Intertwining of Religion and Nation: The Russian Administration’s Approach to Religious Life and National Identity, Occasional Papers on Religion in Eastern Europe: 39:4, Article 2.

Appleby, R. Scott (1999): The ambivalence of the sacred: religion, violence, and reconciliation. Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishers.

Beljakova, Nadezhda; Bremer, Thomas; Kunter, Katharina (2016): »Es gibt keinen Gott!« Kirchen und Kommunismus. Eine Konfliktgeschichte. Freiburg: Herder.

Clark, Elizabeth; Vovk, Dmytro (2020): Religion During the Russian Ukrainian Conflict. New York: Taylor&Francis.

Curanović, Alicja (2014): The Religious Factor in Russia’s Foreign Policy. New York; London: Routledge.

Baranova, Vlada; Darieva, Tsypylma (2023): Russlands ethnische Minderheiten im Kampf gegen den Kulturimperialismus. ZOiS-Spotlight 7/2023, 5.4.2023, https://www.zois-berlin.de/publikationen/zois-spotlight/russlands-ethnische-minderheiten-im-kampf-gegen-den-kulturimperialismus (Zugriff am 23.6.2023).

Bortnyk, Sergii (2023): Orthodoxe Kirchen im Krieg: (Hoffnung auf Frieden)? Vortrag Akademie Villigst, 3.5.2023, https://www.academic-initiative.org.ua/wp-content/uploads/2023/06/SB_orthodoxe_kirchen_ im_krieg.pdf (Zugriff am 23.6. 2023).

Čapnin, Sergej (2022): Die bewaffnete Ikonostase. Russlands Staat, die Kirche und die Armee. Zeitschrift Osteuropa 12/2022, 183–195.

Demacopoulos, George E./Papanikolaou, Aristotle (eds.) (2017): Christianity, Democracy and the Shadow of Constantine. New York: Fordham University Press.

Elsner, Regina (2023a): Autokephalie der ukrainischen Orthodoxie. Die Politisierung der Kirchen im postsowjetischen Raum. In: Besl, Marco; Oelke, Simone (Hrsg.), Politische Macht und orthodoxer Glaube. Beziehungen zwischen Politik und Religion in Osteuropa. Regensburg: Friedrich Pustet, 53–68.

Elsner, Regina (2023b): »Ökumene in der Zeitenwende? Russlands Krieg gegen die Ukraine als Zäsur ökumenischer Selbstverständlichkeit.« ET-Studies 14.1 (2023): 43–63.

Elsner, Regina (2022a): Dynamics of Russian Orthodox Ethics of Peace and War: Sketching Shifts from the Cold War to the War in Ukraine. In: The Uppsala Yearbook of Eurasian Studies, Vol. 3 (2022), 39–55.

Elsner, Regina (2022b): Religionsfreiheit in der Ukraine: Ein Menschenrecht als Instrument der Kriegspropaganda. Kirche und Recht, 2022, 28(1), 1–14.

Hurskainen, Heta (2013): Ecumenical Social Ethics as the World Changed. Socio-Ethical Discussion in the Ecumenical Dialogue between the Russian Orthodox Church and the Evangelical Lutheran Church of Finland 1970–2008, Turku: Schriften der Luther-Agricola Gesellschaft.

KIIS (2023): Якою має бути політика влади щодо Української Православної Церкви (Московського Патріархату): Результати телефонного опитування, проведеного 26 травня — 5 червня 2023 року. 15.6.2023, https://kiis.com.ua/?lang=ukr&cat=reports&id= 1247& page=1 (Zugriff am 23.6.2023).

Klyszcz, Ivan (2023): It is not about ›neutrality‹: How the Global South responds to Russia’s invasion. Heinrich Böll Foundation, 30.1.2023, https://www.boell.de/en/2023/01/30/it-not-about-neutrality-how-globalsouth-responds-russias-invasion (Zugriff am 23.6.2023).

Kunter, Katharina (2023): Still sticking to the Big Brother. History, German Protestantism and the Ukrainian War. Studia UBB Theol. Cath. Lat., LXVIII:1, 71–91 Doi: 10.24193/theol.cath.latina.2023.LXVIII.1.03.

Lima, Eduardo Campos (2022): The war in Ukraine is not as simple as good versus evil for scholars of liberation theology. America. The Jesuit Review, 24.3.2022. https://www.americamagazin.org/politics-society/2022/03/24/ukraine-war-liberation-theology-242647 (Zugriff am 23.6.2023).

Makrides, Vasilios. N. (2021): »Orthodoxie« als der einzig wahre Glaube. In Fundamentalismus als ökumenische Herausforderung, Leiden, Niederlande: Brill. DOI: 10.30965/9783657704583_009 (Zugriff am 23.6.2023).

Morozov, Oleg (2023): Komplizenschaft: Die »Kriegstheologie« des Moskauer Patriarchats. RGOW 4 (2023), 18–20.

Overmeyer, Heiko (2005): Frieden im Spannungsfeld zwischen Theologie und Politik. Die Friedensthematik in den bilateralen theologischen Gesprächen von Arnoldshain und Sagorsk. Frankfurt/ Main: Lembeck.

Pew Research Center (2017): Religious Belief and National Belonging in Central and Eastern Europe. In Orthodox-majority countries, widespread support for Russia protecting Orthodox Christians. 8.5.2017, https://www.pewresearch.org/religion/2017/05/10/religious-belief-andnational-belonging-in-central-and-eastern-europe/pf-05-10-2017_ceeurope-00-10/ (Zugriff am 23.6.2023).

Reese, Roger (2014): The Russian Orthodox Church and ›Patriotic‹ Support for the Stalinist Regime during the Great Patriotic War, War & Society, 33:2, 131-153, DOI: 10.1179/0729247314Z.00000000035.

Schockenhoff, Eberhard (2018): Kein Ende der Gewalt? Friedensethik für eine globalisierte Welt. Freiburg i.Br.: Herder.

Stoeckl, Kristina (2020a): Three models of church-state relations in contemporary Russia. Constitutions and Religion. Cheltenham, UK: Edward Elgar Publishing. DOI 10.4337/9781786439291.00020.

Stoeckl, Kristina (2020b) The end of post-Soviet religion. Public Orthodoxy, 20.7.2020. https://publicorthodoxy.org/2020/07/20/the-end-ofpost-soviet-religion/ (Zugriff am 23.6.2023).

Stoeckl, Kristina (2022): Russia’s Spiritual Security Doctrine as a Challenge to European Comprehensive Security Approaches. The Review of Faith & International Affairs, 20:4, 37-44, DOI: 10.1080/15570274.2022.2139536.

Stoeckl, Kristina; Uzlaner, Dmitrij (2022): The Moralist International. Russia in the Global Culture Wars. New York: Fordham University Press.

Vasilevich, Natallia (2021): The Vatican Reactions to the Belarusian Crisis. 20.12.2021, https://belarus2020.churchby.info/vatican-reactions-to-belarusian-crisis/ (Zugriff am 23.6.2023).

Willems, Joachim (2006): The religio-political strategies of the Russian Orthodox Church as a ›politics of discourse‹, Religion, State and Society, 34:3, 287-298, DOI: 10.1080/09637490600819390.

Зеленский, Владимир (2022): Ми гарантуємо Україні духовну незалежність – звернення Президента Володимира Зеленського, 1.12.2022, https://www.president.gov.ua/news/mi-garantuyemoukrayini-duhovnu-nezalezhnist-zvernennya-prez-79577 (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (1999): Обстоятельства нового времени. Либерализм, традиционализм и моральные ценности объединяющейся Европы (Статья в «Независимой газете» от 26 мая 1999 г.). In: Свобода и ответственность в поисках гармонии. Права человека и достоинство личности. Москва, 26–38.

Кирилл (Гундяев) (2000): Норма веры как норма жизни. Проблема соотношения между традиционными и либеральными ценностями в выборе личности и общества (Выступление на богословской конференции «Православное богословие на пороге третьего тысячелетия», Москва, 7-9 февраля 2000 г.). In: Свобода и ответственность в поисках гармонии. Права человека и достоинство личности. Moskau 2016, 39–64.

Кирилл (Гундяев) (2009): Встреча Святейшего Патриарха Кирилла с нижегородской молодежью. Ответы на вопросы. 12.9.2009. http://www.patriarchia.ru/db/text/739341.html (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (2022a): Патриаршая проповедь в Неделю сыропустную после Литургии в Храме Христа Спасителя. 6.3.2022. http://www.patriarchia.ru/db/text/5906442.html (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (2022b): Слово Святейшего Патриарха Кирилла после Литургии в праздник Донской иконы Божией Матери в Донском монастыре. 1.9.2022. http://www.patriarchia.ru/db/text/6055705.html (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (2022c): Патриаршая проповедь в Неделю 15-ю по Пятидесятнице после Литургии в Александро-Невском скиту. 25.9.2022. http://www.patriarchia.ru/db/text/5962628.html (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (2023): Патриаршее слово в день памяти вмч. Георгия Победоносца после Литургии в Георгиевском храме на Поклонной горе. 6.5.2023. http://www.patriarchia.ru/db/text/6024963.html (Обращение 23.6.2023).

Кирилл (Гундяев) (2023b): Congratulations of His Holiness Patriarch Kirill on the 75th anniversary of the World Council of Churches. 21.6.2023. https://mospat.ru/en/news/90474/ (Обращение 23.6.2023).

ОСК (2000): Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, http://www.patriarchia.ru/db/text/419128.html

ПЦУ (Православная Церковь Украины) (2023): Яка різниця між юліанським і новоюліанським календарем. 8.6.2023. https://www.facebook.com/Orthodox.in.Ukraine/posts/pfbid0cUaGj7bTzmHebymFwo1ccFqzJnotByPtTjir7YAyGS31SLW2ew8KTYQSjYdHMTsZl (Zugriff am 23.6.2023).