Ирина Олегова
Журналистка, редакторка из Украины
Протоиерей Георгий Юрчук из УПЦ рассказывает, как Пресвятая Богородица помогла выжить во время боёв за Киевскую область и спасла от оккупации.
Вторжение российских войск на Киевщину в феврале-марте 2022 года стало одной из самых кровавых вех войны, развязанной Россией в Украине. Часть населенных пунктов области была оккупирована, часть ещё и разрушена. За два месяца, по официальным данным, там погибло 1376 мирных жителей. Еще 317 считаются пропавшими без вести.
73 религиозных объекта в Киевской области были полностью или частично разрушены.
Храм во имя преподобного Серафима Саровского УПЦ в пгт Песковка Бородянского района — устоял. Его настоятель, протоиерей Георгий Юрчук, помнит события первых недель войны очень хорошо. И говорит, что спасением своего поселка, своего храма и своей семьи обязан чуду, явленному Божией Матерью.
О войне и о чуде он рассказал «Христианам против войны».
Рядом с нашим храмом даже авиабомба падала, но в сам храм не попала
Рукоположил меня 22 года назад сам покойный Блаженнейший Владимир (Сабодан). Поначалу я служил в городе Олевске, это Житомирская область. А 31 декабря 2004 года приехал на новое место служения, в Песковку (но местные жители называют это место Тетерев, потому что так называется одна из частей нашего поселка).
Храм мы оборудовали в бывшем здании сельского универмага. Я приехал как раз тогда, когда здание бывшего магазина передали Церкви. И мы стали его переделывать, обустраивать.
Здание у нас 1954 года постройки, внешне до ремонта оно было порядком непривлекательным. Но зато там стены 52 сантиметра толщиной, из шлакобетона, так что здание это крепкое. Когда нам в свое время потребовалось вырезать в стене окно (мы из здания сделали и храм, и квартиру, и воскресную школу), то еле вырезали! Такая вот крепкая стена. Мы с матушкой построили себе дом возле храма, но когда началась война, то сразу же перешли жить в церковную квартиру, в которой жили раньше, через стену от храма — именно потому что там такие толстые стены.
Дело в том, что когда в феврале 2022 года начались бои и обстрелы, мы поставили на подоконнике икону Божией Матери. Думаю, это именно Она, Богородица, уберегла наш храм от разрушений и пожара. Рядом с храмом даже авиабомба падала, но в сам храм не попала.
После того как область была деоккупирована (российские войска отступили из Киевской области 2 апреля 2022 года. — Прим. Ред.) — мы с семьей вернулись из эвакуации и увидели, что в стене храма торчит осколок от бомбы КАБ-500 (именно такой, которыми сейчас каждый день обстреливают Харьков). Если бы осколок прилетел на 20 сантиметров левее, то в храме был бы пожар, потому что осколки горячие. Но Богородица сохранила наш храм и людей в поселке.
Та бомба упала буквально через две хаты от нас, и что интересно — в мягкую землю. Образовалась такая воронка, что туда можно было бы спрятать двухэтажный дом, но здания поблизости не пострадали, разве что от осколков. Хотя опять же, если бы эта бомба упала даже на асфальт — было бы все гораздо хуже. Асфальт-то твердый, он бы разлетелся, досталось бы всем домам. А так деревянная избушка, рядом с которой прилетело, от удара буквально перепрыгнула на несколько метров — но сама бомба при этом сильного ущерба никому не нанесла.
Мы сидели, забившись в уголок, и ждали конца. Но Божия Матерь нас спасла
В поселке был не только наш храм. Например, когда-то Митрополии передали старую базу отдыха, туда направили тогда ещё будущего митрополита Филарета (Кучерова). Со временем там появились священники, был построен красивый деревянный храм в честь иконы Божией Матери «Черниговская Гефсиманская». Много людей ехали туда на службы, на крестины, община там образовалась достаточно серьезная.
А ещё чуть позже у нас в поселке, с другой стороны, учредили скит от женского монастыря Афонской Божией Матери в Кипячьем, потому что в нашем лесу был источник, вода из которого считается целебной. Мне рассказывали, что еще в советское время люди приезжали сюда специально, чтобы пожить тут немного, попить этой целебной воды. И вот, в наши края прислали из Кипячьего двух матушек, организовали скит. Насколько мне известно, сестры живут там по сей день. Есть и еще один храм, туда священник, правда, приезжал по выходным. Этот храм был построен здесь раньше остальных, еще в XIX веке, в честь апостола Иоанна Богослова.
Кажется, в нашей части Киевской области не было другого такого поселка, где бы по воскресеньям служилось одновременно четыре литургии. Причем если соединить на карте наши четыре храма линиями, то получится крест. Что интересно, уцелели все наши храмы, хотя рядом с каждым были прилеты. Я думаю, это чудо Божие.
Я больше скажу: незадолго до войны к нам приезжала знаменитая Рудосельская икона Божией Матери. Во время Второй мировой в Рудом Селе (это Белоцерковская епархия), когда отступали немцы, то в селе тоже были сильные бомбежки. Но это село не пострадало, в то время как другие села были разнесены вдребезги. Люди из Рудого Села молились своей иконе.
Каждый раз, когда эту Рудосельскую икону привозили к нам, сразу же после этого происходило что-то хорошее, и мы благодарили Бога за то, что эта икона у нас была. Например, в 2006 году неожиданно нашелся спонсор, который помог нам перекрыть крышу, сделать в храме ремонт, так как у нас денег тогда не было совсем. Вот и в этот раз я ждал, что будет что-то хорошее. И если вы посмотрите на карту оккупации Киевской области, то увидите, что вся ее западная часть была оккупирована, и только наша Песковка оказалась в тылу. За тридцать дней оккупации россияне к нам так и не попали, хотя заходить начинали, и выстрелы были слышны на краю поселка.
А ведь именно наш район очень сильно пострадал от россиян: и Буча, и Бородянка… То, что наша Песковка осталась цела, я называю чудом трёх икон Божией Матери. Первое — то, о котором я сейчас рассказал. Второе — когда икона, поставленная в окне храма, уберегла его от пожара. А третье — думаю, это помощь иконы Покрова Богородицы.
Дело в том, что вскоре после Песковки мне дали еще один приход, в селе Мигалки. Это очень красивое село, и хотя помещение нынешнего храма там переделано из спортзала, но приход там старинный. Никто не помнит, когда там был построен первый храм, но все местные жители помнят, что приход всегда был посвящен Покрову Пресвятой Богородицы. А мы знаем, что храмы в честь Покрова Божией Матери обычно строились на границах, потому что люди всегда молились о защите своих территорий, и Богородица покрывала их. Думаю, так случилось и у нас. Когда со всех сторон уже была оккупация, мы сидели, забившись в уголок, и ждали конца. Но Божия Матерь нас уберегла.
Тогда-то мы и поняли, что началась серьезная война
Накануне вторжения, 21 февраля, у нас были гости, мы делали на улице шашлык. Мы встречаемся с этими родственниками нечасто, пообщались очень душевно, время прошло хорошо. И было спокойствие: никто не хотел думать о плохом, хотелось думать о хорошем, хотя в воздухе уже что-то «нависало».
23 февраля 2022 года моя матушка поехала в Киев, на съезд православных матушек. Она была очень довольна, рассказывала, какая у них была там насыщенная программа. Супруга ночевала тогда у нашей племянницы. В Киеве был и наш старший сын, студент факультета журналистики университета им. Гринченко. Он жил неподалеку от того района, где останавливалась и супруга. Утром 24 февраля первым проснулся сын, точнее, его разбудила вахтерша в 4 часа утра. Всем студентам она сказала уезжать из Киева, потому что началась война. Сын начал звонить своей маме, разбудил ее примерно в 5:30 утра.
Мы тут в поселке в тот день особо выстрелов каких-то или взрывов еще не слышали. Но уже было страшно: на Киев пошли российские войска, полетели вертолеты. Сообщали, что обстреляли железную дорогу. От нас до Киева примерно километров 70, и я переживал, как матушка и сын доберутся из Киева домой. Но как-то они все же выехали и добрались, хотя их поезд останавливали в Ирпене на некоторое время, что-то там происходило: то ли обстрел, то ли операция какая-то, я не знаю.
С собой они взяли к нам еще племянницу моей супруги, а также ее подружку, и так мы и жили все вместе, всемером: эти две девочки, мы с матушкой и трое наших детей. Когда мы оставались в церковной квартире, я все окна заложил толстыми листами металла, тяжелыми, закрылись как смогли. Было очень тревожно, в новостях все время говорили сидеть дома, не выходить на улицу, не суетиться, никуда не бежать. Говорили также, что все закончится за три дня, поэтому поначалу было не так страшно. Никто не мог понять, как оно все пойдет дальше. А на второй день нам сказали, что российские военные уже у Бородянки (это наш районный центр, буквально в 23 километрах от нас). Стали слышны постоянные взрывы, скоро наш дом стал трястись от артиллерийских ударов, так что казалось, что он может вот-вот разрушиться.
Как раз пришла новость из Бородянки, что какой-то мужчина вышел из своего дома и начал стрелять из ружья по российским танкам, в ответ на это танк выстрелил прямо в его дом, погибло пять человек, вся его семья, в том числе маленький ребенок. Тогда-то мы и поняли, что началась серьезная война.
«Мне для себя ничего не надо, это для раненых из Бородянки»
Мы думали, что Песковку тоже оккупируют, морально к этому готовились, ведь от нас до Беларуси всего 80 километров. Но наш поселок проходит по реке Тетерев, и по весне она разливается. А наши военные взорвали два моста, в том числе тот, который со стороны Беларуси, так что у оккупантов не осталось никаких возможностей переправиться к нам. Я слышал, что танки, которые пошли из Беларуси, потопились на этих полях, где разлилась вода.
В общем, у нас с двух сторон взорвали мосты, а со стороны Бородянки к нам вела асфальтированная дорога, которая хорошо просматривалась и простреливалась, а с двух ее сторон — большой лес (если смотреть на наш поселок с высоты, то его можно и не заметить, потому что он фактически в лесу находится). Уже после деоккупации люди взрывались в этом лесу на минах, так что мы лесными дорогами больше не пользуемся.
Люди, конечно, начали выезжать из поселка. Мы еще какое-то время оставались: надеялись, что все это ненадолго, что ничего у россиян не получится, что их выгонят, и все будет хорошо.
Со всех сторон уже велись боевые действия, летала авиация, так что мы побыли в церковной квартире за стенкой храма несколько дней, а потом там находиться стало страшно. Я понимал, что если что-то попадет к нам на крышу, то крыша нас не спасет. Тогда я узнал, где у нас есть подвальные помещения, и мы пошли в гимназию.
В гимназии люди уже жили круглые сутки, мы тоже взяли с собой одеяло, одежду и еду, и тоже стали жить в этом подвале. У нас припасов хватало, но в магазинах уже все разобрали, хлеб привозили раз в день и за ним была очередь, человек по 150-200 могло стоять. Ходить за хлебом было страшно, потому что в Чернигове в такую же очередь был прилет, и погибли люди.
Жили мы в подвале, которые состоял из трех больших комнат, где помещалось в общей сложности человек 400. Поначалу подвал был занят где-то на треть, но потом к нам стали группами по 10-20 человек привозить людей из Бородянки (поселок Бородянка был разрушен на 70% в результате российской оккупации и ожесточенных боев. — Прим. Ред.). Когда мы увидели этих людей, то поняли, как выглядит война. Мы с еще одной женщиной стали думать, как все организовать, как принять всех. Сделали какие-то настилы, чтобы можно было спать. Стали думать, чем их накормить.
Люди приезжали без вещей, люди приезжали с травмами… Когда пошли удары авиабомбами по высоткам, то погибло очень много людей, которые прятались и у себя в квартирах, и в подвалах. Было много раненых, их-то и вывозили к нам на скорых. У одной женщины из Бородянки была разбита голова, ей надо было обработать рану. Другая была старушка — ее вытащили из какого-то дома, с ней рядом никого не было. Ей надо было покупать памперсы, какие-то лекарства… Кто-то просто просил зубную пасту и щетку. Сначала мы с матушкой приготовили на всех покушать, потом я поехал в аптеку. Очередь была под сто человек, все стояли на улице, я говорю: «Мне для себя ничего не надо, к нам людей из Бородянки привезли!» — и меня пропустили без очереди, я смог зайти и купить, что было нужно.
Также мне пришлось за это время отслужить двое похорон. Пока хоронили бабушку Нюру, тоже постоянно были слышны взрывы вокруг, рядом. Служишь на кладбище и понимаешь, что если сейчас рядом что-то упадет, то от осколков ничего не защитит. Но служили все равно.
«Что вы здесь прячетесь?! Они сюда по-любому будут бить ракетой»
К нам приезжали и другие люди в подвал — пересидеть до утра или просто на пару часов. Это люди, которые ехали эвакуироваться дальше, и им нужен был ночлег. Говорили, что это могут быть переодетые россияне, могут что-то выведывать, узнавать, поэтому надо проверять документы. Я проверял документы сам, но слава Богу, ничего страшного не случилось.
Мы решили дежурить на входе в убежище круглые сутки, когда услышали рядом автоматные очереди. Мы подумали, что россияне пытаются войти в поселок, потому что звук раздавался совсем рядом, и было понятно, что бой идет поблизости. Просто если слышен звук градов, то понятно, что сам град стоит где-то относительно далеко. А когда рядом слышится автомат, то переживаешь сильнее — если честно, я подумал, что россияне зайдут сейчас уже прямо к нам в подвал.
У нас было два входа-выхода на улицу, на каждом постоянно дежурили мужчины. Помню, как одна местная жительница сказала: «Что вы здесь прячетесь?! В советское время здесь был дом офицеров. А у россиян старые советские карты, они сюда по-любому будут бить ракетой». А что делать? Куда прятаться? Эта женщина к нам тоже приходила, боялась дома оставаться.
В гимназию удара не было, но зато ракета прилетела в один из наших мостов. Перед этим был такой специфический звук: все слышали, как летит самолет. Он летит низко, и ты понимаешь, что самолет заходит для удара. Мы в подвале все попадали, позакрывали головы. Ракета взорвалась недалеко, у нас повылетали все окна, на всех четырех этажах и в подвале тоже. Мы думали, это уже всё, конец. Думали, что сейчас гимназия рухнет, ну или будет еще один удар. И действительно, сразу за первым ударом был второй. На этот раз повылетали все окна в пятиэтажках поблизости.
Я прощался с жизнью и молился, чтобы привалило сразу: чтобы не увидеть никого, лежащего без руки, без ноги, без головы. Это был такой стресс, что моя жизнь в каком-то смысле закончилась там, а сейчас я живу уже какой-то другой, второй жизнью. Жизнь действительно разделилась на «до» и «после».
Слава Богу, никто не пострадал тогда. Везде были стекла, и нельзя было нормально выйти, стекла резали нашу обувь моментально.
В подвале я также оборудовал специальный уголочек, где читал акафисты, было у меня такое правило. Сначала один почитаю, потом через время другой. Одна женщина из Бородянки меня узнала и говорит: «Я вас знаю, вы отец Георгий, батюшка, если вы с нами, значит, все будет хорошо». И слова этой женщины поддержали мой дух. Я молился Архангелу Михаилу, Георгию Победоносцу, Николаю Чудотворцу, у меня с собой был такой большой акафистник, и знаете, это действительно помогало и успокаивало.
В таком состоянии ты как будто уже и не живешь, а просто существуешь
Когда у нас была полиция из Бородянки, я спросил у них совета, оставаться или уехать. Они сказали, что, наверное, всё же поселок лучше оставить, потому что никто не знает, что будет завтра. Помню, вечером мои ложились спать и ничего не подозревали, а утром я их разбудил и говорю: «Собираемся и едем». Они обрадовались, потому что давно хотели выехать, а я их наоборот уговаривал побыть еще чуть-чуть, может, все наладится.
Племянницу с подружкой забрали родственники, а мы поехали впятером, семьей, дождавшись, когда будет открыта дорога (бывало, ее перекрывали). Ехать той дорогой было страшно: там на протяжение километров пятидесяти сплошной лес. И там могли стоять как наши, так и российские солдаты. На эту дорогу то пускали ехать, то не пускали, в зависимости от того, под чьим контролем она была. Когда нам сказали, что чисто, мы выехали.
Это было 5 марта. Мы отправились в Почаевскую лавру. Там мы сказали, что хотим быть все вместе, и нас всех поселили в одну большую комнату. Владыка Владимир постоянно расспрашивал: «Что там? Как? Как там люди?» Я рассказывал, что звонил в поселок, там пока все нормально, оккупации нет. Бывает, владыка Владимир тогда станет возле иконы Божией Матери, перекрестится: «Царица Небесная, помоги этим людям!» Молился за нас.
В Почаеве мы жили три недели и со всеми постепенно познакомились: и с братьями, и с другими священниками, и с беженцами. Меня стали запоминать, потому что я постоянно ходил на службы, тем более что тогда как раз был Великий пост, и службы шли буквально с утра до вечера. Я всем показывал видео о том, что у нас происходит, и на тот момент люди из более мирных городов еще не до конца понимали, что такое война. Одно дело, когда периодически есть тревога, но нет регулярных обстрелов. Другое же дело, когда ты засыпаешь под взрывы, которые рядом, и просыпаешься под эти взрывы; они ночью, они днем, они не прекращаются — ты понимаешь, что снаряды совсем рядом взрываются, и в любой момент к тебе может прилететь. В таком состоянии ты как будто уже и не живешь, а просто существуешь.
Все необходимое для богослужения нужно развернуть на месте за 20 минут, и это даже немного похоже на жизнь первых христиан
Мы вернулись в Киевскую область 11 апреля, когда оттуда уже вышли российские войска. И мы увидели своими глазами все, что оставили после себя россияне. Много развалин, на дороге много железа, везде мины, разруха…
Правда, поначалу ехать домой мы боялись: думали, а вдруг российские войска сейчас перегруппируются и вернутся, вдруг они ненадолго вышли из области. Мы приехали, а в поселке не видно ни людей, ни машин, даже собаки попрятались. Магазины были закрыты. Мы тогда подумали, что все-таки слишком рано вернулись, но кто-то искал священника, чтобы отслужить похороны, и я решил, что надо быть уже священнику на месте, рядом с людьми.
Мы прослужили в своем храме еще год, но, к сожалению, службы нам пришлось прекратить. Власти сказали, что, поскольку наш храм находится совсем близко к узловой железнодорожной станции, то в любой момент там могут пострадать люди — потому что по станции в любой момент могут ударить ракетой россияне.
В 2023 году моя семья, как и многие другие беженцы из Украины, оказалась в Германии. Когда мы узнали, что ближайший храм — в 150 километрах от нас, то решили организовать общину и получили на это благословение. Здесь много украинцев, люди хотят молиться, и у них появляются слезы на глазах, когда они узнают, что будет литургия. В другие церкви идти они не хотят, потому что относят себя именно к УПЦ.
Перед самым началом войны у меня в жизни как раз стало все хорошо и спокойно, не хотелось ничего менять, все устраивало. А сейчас надо учиться и строить все заново. Это волнительно: ведь одно дело, когда ты просто живешь спокойно, уже зная, как устроен этот мир — а другое дело, когда тебе его нужно заново изучать. Но этот новый мир очень интересный. Сейчас мы молимся в помещении, которое не приспособлено под храм. Все необходимое для богослужения нужно развернуть на месте за двадцать минут, и это даже немного похоже на жизнь первых христиан. Мы обратились к местной католической епархии, чтобы нам предоставили постоянное помещение для богослужений, ждем ответа.
В Украине у меня остался дом, но отношение к материальным вещам после пережитого очень поменялось: я не хочу много зарабатывать, уже не вижу в этом цели и смысла. Раньше я совмещал служение в Церкви с самыми разными подработками: на стройках и так далее, потому что надо было строить дом, содержать семью из пяти человек (но эти подработки никогда не шли в ущерб моим обязанностям священника). Раньше мы собирали деньги, экономили, чтобы купить, допустим, какую-то хорошую мебель, а сейчас я бы на это деньги уже не тратил. Стало понятно, что все это может быть отнято в один миг — и то, ради чего ты суетишься 24\7, можно потерять в одно мгновение. Поэтому сейчас мы с семьей рады обходиться минимумом.
Еще в семинарии нам говорили, что постройка храма не должна быть для священника главной задачей, что священник — не прораб, а в первую очередь ты должен служить литургию и быть с людьми, заботиться о проповеди и духовном воспитании прихожан.
Иногда звонят знакомые с фронта, просят помолиться, потому что идут в какую-то сложную разведку, или в бой — «Не знаем, батюшка, вернемся ли живые». И узнаю потом, что Господь их хранит. Так что Церковь сейчас со своим народом страждущим и борющимся, мы молимся за нашу страну, за народ, Церковь переживает боль войны вместе со своими людьми.
